Ника заболела. Такие противные сопли, которые льются ручьем и слезами. Она капризничает, быстро раздражается, кричит и к вечеру уже устает настолько, что все время плачет.
- Пусть мама мне сварит кашу, если ты не умеешь! — она требовательно обращается к Валере.
Он что-то отвечает. Мне не слышно, потому что я за закрытой дверью в ванной оттягиваю момент встречи с ее усталостью: помочь ничем нельзя, лишь завершить этот день, уложив ее в постель.
- Я не пойду спать, я голодная! — она держит опухшие от слез и болезни глаза закрытыми, и уже готова идти спать, если бы не эта каша.
- Я хочу кашу на молоке!…Нет, я буду есть! Буду!
В какой-то момент спокойствие от мягкого, ровного голоса Валеры наполняют мою грудь и шею, лицо расслабляется и я прикрываю глаза, опираясь на умывальник. С этим спокойствием приходит глубокая благодарность: спасибо тебе, что напоминаешь мне, как важно смотреть вглубь злости и реагировать сочувствием. Спасибо тебе, что теперь и я могу подхватить этот ритм и глубину. Я смотрю на себя в зеркало и чувствую так, будто вернувшись после трудного дня домой, сменила тяжелую одежду на мягкий халат и тапочки.
Я выхожу из ванной, обнимаю дочь, глажу по голове, и ощущаю, как она обмякает в моих руках.
- Мама, это правда, что папа не умеет варить манную кашу?
- Правда.
- Я хочу кашу на молоке.
- Я сварю тебе кашу, как ты хочешь, завтра. Ты устала, моя хорошая. Пойдем спать.
Она продолжает плакать и требовать кашу. В ее голосе уже меньше сопротивления, будто в нем звучит просьба “я хочу кашу, потому что в этой каше есть твоя любовь, мама”.
Через несколько минут она так и засыпает на диване в одежде, изредка вздыхает и кашляет.
Я захожу в комнату, чтобы тоже лечь спать.
У нас у всех был непростой день.
