В нашей семье есть люди, которые едят гуяву. Приносят ее домой из магазина, вытаскивают из пакета. Потом этот пакет складывают в пакет с пакетами. И теперь кажется, что на этих пакетах погуляла банда некастрированных котов в сезон спаривания. И выхода из этого нет, пока не закончатся пакеты в пакетах. А они, как мы знаем, бесконечны.
***
В четверг, ровно в 18:23, Геннадий Маркович зашёл в гипермаркет на углу Ленинской и Черёмушкинского проезда. В молочном отделе со второй полки он взял трёхпроцентный кефир. В хлебном — успевший слегка зачерстветь белый батон с глянцевой, золотистой горбушкой.
Проходя мимо картофеля, Геннадий Маркович неодобрительно покачал головой: «Три пятьдесят за второсортный продукт — это вы загнули, господа хорошие».
То, что произошло дальше, в упорядоченной картотеке небогатых воспоминаний Геннадия Марковича не имело даже названия.
Привычно повернув к кассе, он неожиданно заметил фрукт. Фрукт ничем не выделялся. Более того, он напоминал Геннадию Марковичу соседей по даче. Они приезжали на участок редко, купив его то ли дочери на свадьбу, то ли себе на старость, поэтому некошенная трава сада была устлана паданцами мелких груш и яблок с помятыми, коричневыми бочками.
За такую расточительность и безответственность Геннадий Маркович соседей недолюбливал. Поэтому, заметив заморский фрукт, с презрением собирался пройти мимо, но тут фрукт издал запах.
Геннадий Маркович даже готов был поклясться, что тот его намеренно поманил. Запах почему-то напомнил ему Ольгу Николаевну — молодую особу, работавшую с ним за соседним столом.
Каждый раз, проходя мимо Геннадия Марковича, она вызывала в нём одновременно плохо контролируемое желание схватить и крепко прижать к себе её большое, мягкое тело и равное по страсти желание оттолкнуть её и непременно сообщить о непристойном поведении на рабочем месте.
Поскольку Геннадий Маркович был человеком воспитанным, он молчал и лишь крепче сжимал карандаш, отчего его короткие квадратные пальцы расплющивались, краснели и становились похожими на утиные лапы.
Геннадий Маркович осторожно приблизился к источнику запаха. На табличке под небольшой горкой фруктов, на обрывке тетрадного листа от руки было написано: «Гуава. Таиланд».
Таблички в молочном и хлебном отделах, к которым был привычен Геннадий Маркович, были напечатаны ровным шрифтом и обёрнуты в твёрдый пластик, что утверждало незыблемость бытия. Надпись же под фруктами была написана быстрым, небрежным почерком, что совершенно точно сообщало о мимолётности явления.
Точь-в-точь такое ощущение вызывало у Геннадия Марковича присутствие Ольги Николаевны.
То ли запах, то ли беспечность почерка под фруктами пробудили в Геннадии Марковиче непристойное — он схватил фрукт, крепко прижал к груди и быстрым шагом, будто кто-то мог застукать его за этим занятием, поспешил к кассе.
Дома Геннадий Маркович, миновав жёсткий коврик входной двери, сбросил ботинки прямо возле входа, даже не протерев их, как он обычно делал каждый вечер, и прямо в носках зашагал на кухню.
Гуава, оказавшись на столе, в тот же миг запахом заняла всё пространство двухметровой кухни. Геннадий Маркович отодвинул кефир и батон на другой край стола. От запаха кружилась голова. Геннадий Маркович попытался ухватиться за остатки воли, но тщетно. Ослабев, он опустился на стул и тихо произнёс: «Гуава».
Потом он взял фрукт в руку и теперь уже не спеша ощутил его неровную, нежную, беззащитную поверхность. Он медленно поднёс его ближе к носу, зажмурился — вдохнул. Запах тут же проник внутрь тела, заполняя каждый уголок, от чего оно становилось мягким и тяжёлым. По стопам бежал ток. Уголки губ дрогнули. Геннадий Маркович снял очки и вытер вспотевшую руку о штанину.
Он поднёс фрукт к губам — всё его существо вопило от желания, широко открыв рот, откусить кусок побольше, а потом уже разбираться. Но что, если внутри большая кость? Лишний поход к стоматологу он позволить себе не мог. Поэтому он осторожно надкусил. Рот заполнил терпкий, вяжущий вкус, но в следующий момент язык коснулся шёлковистой мякоти, и Геннадий Маркович тихонько застонал.
В мякоти оказались мелкие светло-молочные косточки, которые при следующем укусе заняли весь рот Геннадия Марковича. Он замер. Что делать с косточками он не знал — никогда в жизни он не заходил так далеко. Сердце колотилось. На лбу выступила испарина.
Он осторожно водил языком, нащупывая нежную, кремообразную мякоть, от которой на время переставал дышать. Потом снова — твёрдые, круглые косточки. Геннадий Маркович, к этому моменту совершенно обессиленный происходящим, решился на отчаянный шаг. Он попытался проглотить всё разом и тут же подавился.
Кашляя и отплёвываясь, он вскочил к крану налить воды.
Отерев рукавом губы, он обернулся. На столе стояла бутылка с кефиром, по которой медленными струйками скатывались капли воды, батон небрежно валялся в стороне. Он осел, держась за край раковины — тоска по размеренной, привычной жизни сжала горло. Он тихонько всхлипнул: «Что я творю?»
В следующую минуту вскочил, схватил недоеденную гуаву и бросил её в мусор. На секунду замерев над фруктом, резким движением завязал пакет, выбежал на лестницу и швырнул его в мусоропровод. Вернулся на кухню. Отправил кефир в холодильник. Сложил батон в хлебницу. Надел очки. Кивнул. Выключил свет и направился в гостиную.
Выскользнув в форточку, запах гуавы растворился в густой осенней ночи.
