— Тебе что-то привезти из маминых вещей? — на экране телефона сообщение от брата.
Вот и прошел год.
Говорят, чтобы осознать утрату, нужен год — время, когда каждый праздник и обычный день впервые проживаются по-другому. Без звонков, мемов и будничных “ну как оно там?”; без рецептов, милых картинок, поддержки и просто “что за хрень, мамуся?”
Это год, когда каждый день слой за слоем растворяет привычное “о, надо маме показать!”, оставляя лишь телесный импульс без адресата.
Я смотрю на полку в шкафу, где лежат несколько маминых вещей и альбомы фотографий.
Вот её мятный худи, который я надевала в её квартире год назад. Он подчеркивал нежность её голубых глаз и лёгкость, с которой она включалась в повседневную жизнь.
В ноябре уже лежал снег, и только что включенное отопление не обогревало. Или это холод расставания пробирался под кожу? Я открыла шкаф и влезла в её худи. Он был со мной там, пока мы разбирали остатки еды, выносили ненужное на мусорку, пили с братом чай с конфетами из кухонного шкафчика.
Ещё здесь серый холщовый мешок, на который мама пришила прабабушкину вышивку с крупными красными цветами, продела крученые бумажные завязки (как они не рвутся, до сих пор не понимаю) — и получился мешочек для подарков.
В нём кропотливые вечера под лампой, которую нужно двигать так, чтобы глазам хватало света; задумки, которые делают работу невесомой, а время — незаметным.
Он наполнен временем, о котором я ничего не знаю: временем деревенских забот, едой из печи, когда петушиный крик сообщает тебе, что ты уже выспался. Смешением запахов росы, навоза и цветущих полей. Взглядами, смехом и надеждами людей, которых я никогда не встречала, но которые — тоже я.
Ещё на полке плед с лосями. Серый, шершавый плед с белыми лосями. Мама очень любила этих странных лосей. В видеозвонках этот плед, застеленный на кровати, всегда тянул за собой воспоминания: воскресное утро, и мама не убирает постель, как в будние дни, а прямо в ночнушке идёт на кухню готовить завтрак. Проснувшись, я запрыгиваю под её одеяло. Повезло — постель ещё держит мамино тепло. Я натягиваю на себя одеяло, вдыхаю запах ночного крема и щёлкаю пультом телевизора: “Пока все дома”. Но слушаю я не голос ведущего, а шум воды, стук ножа и шкворчание сковородки: на завтрак — жареная картошка.
За этот год волшебство из маминых привычек, разговоров и смеха перебралось в сердце, где потихоньку обустраивается на долгую жизнь. И сейчас оттуда слышится её голос:
— Лерка, не тащи лишнее в дом — у тебя и так всего много!
Ты права, мама. Права.
